Разбуди меня рано [Рассказы, повесть] - Кирилл Усанин

Когда была маленькой и училась в младших классах, ее фотографировали не часто: отец не любил, а матери все было недосуг, и с того времени сохранилось не так много фотографий, и все больше таких, на которых все были вместе: неестественно выглядевший отец, вытянувшаяся в струнку и прямо глядевшая, с широко открытыми глазами мать и она — сначала одна, а затем вместе с Павликом, оба смешные и такие непохожие, будто были не брат и сестра.

Начиная с пятого класса, она фотографировалась чаще и все старалась принять такой вид, какой был на фотографиях, изображающих актрис.

И сейчас она, улыбаясь, покачивала головой: боже мой, неужели она была такой наивной и смешной и верила во что-то высокое и светлое, и странное дело — верила долго, иначе бы не было и этой фотографии, присланной ею с юга, где она стояла в той же позе актрисы уже не на фоне полотняной картины, а самой природы, которая выглядела так же мертво, как на картине. Других фотографий в этом альбоме не было, она не присылала их, хотя снимали ее часто и не в ателье, а знакомые парни.

Последней фотографией в альбоме оказалась небольшая карточка матери, вероятно на какой-то документ. «Неужели на бессрочный паспорт?» — с тревогой подумала Ольга, и, глядя на затененное и потому выглядевшее так грустно, постаревшее лицо матери, Ольга едва не расплакалась. Она поднялась и заходила по комнате, и сама не заметила, как начала бить кулачком правой руки в ладонь левой и повторять про себя: «Хватит, хватит!» Ей тотчас же хотелось одеться и пойти на завод или на шахту, скорее всего на шахту, поближе к матери, которая продолжала работать на эстакаде выборщицей породы. Но, вспомнив, что сегодня воскресенье, Ольга вздохнула и подошла к окну. Окно выходило во двор, на котором было мало свободного места, так как сараи и прилепленные к ним разнокалиберные лари подходили близко к дому. Только слева, где росли в палисаднике акации и невысокие тополя, находилась площадка с песочницей и грибками, и там возились ребятишки, а на скамейках сидели их матери. Приглядевшись, Ольга в одной из них узнала бывшую одноклассницу Миронову. С ней Ольга не дружила, даже, кажется, постоянно ссорилась, но сейчас она обрадовалась и, накинув пальто, вышла на улицу.

— Здравствуй, Вера! — сказала она, подходя к Мироновой.

— Оля! Неужели ты! — воскликнула Миронова и прижала руки к груди. — Боже мой, откуда? — Она, взглянув на женщин, сразу же повернувшихся к ним, подхватила Ольгу под руку и отвела ее на дальнюю скамейку. — Садись, рассказывай. — Она внимательно оглядела Ольгу, вздохнула. — Все такая же, красивая и совсем школьница. А я, как видишь, совсем обабилась. — Миронова слегка ударила по округлившемуся животу. — Второго ношу. А первый — вон он, в середке, с машиной возится.

— Поздравляю.

— Не за что. Дело наше такое — рожай, да не плошай. Надолго ли к нам?

— Да вот приехала.

— Неужели насовсем?

— Как будто.

— Скажи кто — никогда бы не поверила. С юга-то — сюда! У нас в это лето и солнышка-то порядочного не было, все дожди да слякоть.

— Вот и приехала. Тут с работой-то как?

— Ой, чудная ты, Ольга… Сразу же о работе. Ты о себе расскажи.

А выслушав Ольгу, Миронова возбужденно заговорила, держа Ольгины руки в своих:

— Ты вот что, ты пока никуда не ходи, а я завтра же сбегаю к себе на работу…

— С таким животом?

— А чего живот? Привыкла. Еще как бегаю… Ты слушай. Работает у нас в лаборатории чудесная женщина Елизавета Павловна. Думаю, поможет. Работа нетрудная, а главное — чистая, тихая. Как раз по тебе… Вот чертенок, опять в грязь залез, и где он только ее находит! — Миронова взяла за руки хныкающего сына, которого привела к ним девочка лет восьми. — Спасибо, Катюша. — И когда девочка убежала, обратилась к Ольге, рассматривающей мальчика: — Весь в отца. Помнишь Гришина?

— Отчаянный парень, — улыбнулась Ольга.

— И сын такой же, — согласилась Миронова. — На дню пять раз умываться ходим… Так зайдем ко мне?

— Меня, Вера, дома ждут.

— Понимаю… Так ты завтра ко мне забеги под вечер, хорошо? — И перед тем, как уйти, неожиданно спросила: — А здорово я постарела? — И, не дожидаясь ответа, сама же ответила: — Значит, здорово.

Жарко топилась печь, на плите кипела в кастрюле вода, а мать, раскрасневшаяся, до локтей испачканная в муке, поправляла на столе пельмени.

— Ой, мама, как ты догадалась!

Ольга подбежала к матери, прижалась к ней, поцеловала в разгоряченные щеки. Мать, слабо отбиваясь, тихонечко просила:

— Пальтушку-то сними за-ради Христа. Испачкаешься.

Скинув пальто, Ольга вернулась к столу, попросила:

— Хочешь, я помогу?

— Подмогни, доченька. Авось еще не забыла. Помнишь, как прилаживалась ты ко мне и такие сочни выкатывала — одно загляденье.

— Помню, мама, все помню.

Взглянув на мать, которой не удалось отвернуться и смахнуть незаметно накатившуюся слезу, Ольга быстро проговорила:

— Ну что ты, мама, я же с тобой, и буду с тобой всегда, на всю жизнь.

— Прости меня, дуру, все удержаться не могу. Все кажется, во сне. Наскучалась я по тебе, доченька, кровинушка ты моя. — И быстро отошла к кровати, сняла полотенце с лакированной спинки, кинула на колени дочери. — Подмогни мне, доченька.

Сережа застал женщин в тот момент, когда Анна Сергеевна доставала из кастрюли дымящиеся, вкусно пахнущие пельмени, а Ольга подносила глубокие тарелки.

— А вот и Сережа, как раз вовремя! — радостно воскликнула Анна Сергеевна.

— А ну-ка, Сереженька, помоги, — сказала Ольга, протягивая Сереже тарелку, наполненную пельменями. — Ну что же ты? Смелее.

Она улыбнулась, и Сережа, растерявшись, так неловко перехватил тарелку, что чуть не выронил ее из рук.

— Вот и все, — сказала Анна Сергеевна, снимая кастрюлю с плиты. — Пожалуйте все к столу.

— С удовольствием! — воскликнула Ольга. Сняв полотенце с гвоздя, обратилась к Сереже: — А Сережа мне на руки польет. Не откажешь?

— Разве можно.

Сережа, сияя от радости, взял в руки ковш с водой и тихонько плеснул в сжатые ладони Ольги. Ольга засмеялась:

— Да ты воды не жалей. Еще принесу.

— Я и сам могу, — улыбнулся Сережа и тут же признался: — А я билеты купил на шесть тридцать.

— Как? Уже? — Ольга сделала вид, что удивилась страшно. — Я и не ожидала.

— Народу было мало, — понял ее по-своему Сережа.

— Что же вы застряли, пельмени стынут, — окликнула Анна Сергеевна.

— Сейчас, мама, я только Сереже на руки полью.

— Да я уж сам… — отмахнулся было Сережа, но Ольга сердито проговорила:

— Долг платежом красен. Так еще в старину говорили. — И засмеялась. — Смешной ты парень, Сережа.

— Какой уж есть, — буркнул Сережа.

— Вот и я говорю — смешной.

Когда подошли к столу, все уже было готово, осталось только распечатать бутылку вина.

— Дело это мужское, — серьезно проговорила Анна Сергеевна и подала бутылку Сереже.

Сережа откупорил, а Анна Сергеевна разлила вино по маленьким стаканам, сказала, поднявшись:

— С приездом, доченька. С помощью тебя, Сережа. А меня — с радостью великой.

Во Дворец культуры они пришли раньше времени. В еще полупустом фойе было тихо. На стенах висели цветные портреты знакомых артистов, а там, где был вход в зрительный зал, стоял большой, обитый красной материей стенд, на котором было много фотографий. Сверху над фотографиями золотыми буквами сверкала надпись: «Лучшие люди поселка». Сережа называл фамилии, пояснял, почему эти люди удостоились столь высокой чести, а Ольга рассеянно смотрела на незнакомые лица и совсем не вслушивалась в то, что говорил ей Сережа.

Ей хотелось оставить Сережу здесь одного, в этом фойе, а самой подняться на второй этаж, пройтись по длинному коридору, заглянуть в комнаты, вспомнить себя девчонкой, с увлечением занимающейся в драматическом кружке.

Она обрадовалась, когда Сережу окликнул какой-то парень, и вышла незаметно из фойе и быстро взбежала наверх.

На лестничной площадке у широкого подоконника она остановилась, потом присела на него и, помедлив немного, взглянула в окно. Так и есть: отсюда хорошо были видны и шоссе, и сад, и широкая улица. Сколько раз она сидела на этом подоконнике, особенно любила приходить сюда перед началом спектакля.

«Вот возьму и вернусь в драматический кружок. То-то Георгий Вячеславович удивится!»

Ольга спрыгнула и пошла по коридору, чувствуя, как начинают мелко и противно дрожать пальцы. Вот и знакомая дверь, и та же табличка на ней, и как будто знакомые голоса доносятся из комнаты. Стоит только сделать один шаг.

— Разрешите.

От неожиданности она вздрогнула. Рядом с ней стоял мальчишка лет десяти в больших роговых очках и под мышкой аккуратно зажимал тонкую папку.

— Скажи, мальчик, Георгий Вячеславович сегодня здесь? — волнуясь, спросила Ольга.